Гулагархипелаг или валлейкум ассалам., Про 40 миллионов репрессированных Опции

[liu07]

http://expert.ru/russian_reporter/2011/37/sto-chasov-v-adu/

В Ингушетии начался суд над Назиром Гулиевым и Илезом Нальгиевым — милицейскими начальниками, которых обвиняют в бесчеловечных пытках задержанных. Это первый процесс, посвященный беде, о которой все давно знали. Погоня за «палочными» показателями и безнаказанность превращают полицию и спецслужбы в банду маньяков-садистов, толкают молодежь «в лес». «РР» публикует шокирующее свидетельство о внутренней механике российской пыточной системы. Оно появилось благодаря потрясающему мужеству Зелимхана Читигова, молодого чеченского парня, выжившего в застенках и давшего показания против палачей. Его интервью комментируют глава Республики Ингушетия Юнус-Бек Евкуров и председатель «Комитета против пыток» Игорь Каляпин

Я познакомился с Зелимом Читиговым после того, как он выписался из Боткинской больницы. Тихий парень, по-вайнахски вежливый со старшими. Записывая интервью, я все вглядывался в него и не мог представить, что этот вот паренек вынес такое. Зелим уже ходил, хотя и чуть скованно. В Боткинской его хорошо лечили — туда он приехал в инвалидной коляске, а до этого четыре месяца пластом пролежал в больницах Назрани и Грозного. После четырех дней нечеловеческих пыток.
Прелюдия. Карабулакское ГОВД

— В феврале вечером, после восьми, я стоял на остановке. В Карабулаке рядом с ГОВД остановка. Быстро темнело. Маршруток не было — и тут попутная останавливается, черная, 114-я. «Куда едешь?» — «До заправки довезете?» — «Давай садись!»

Сзади один парень вылез, меня пустил. У меня зрение не очень хорошее, я не заметил, как они одеты, не присматривался — просто ребята, подвезут. Сел в машину, посередке. И начали разворачиваться сразу, на месте. Я говорю: «Вы не к заправке едете?» Они грязные слова сказали: «Не рыпайся, приехал ты куда надо». Я посмот­рел по сторонам — они оба с автоматами сидят между ног, в черной форме. Подъехали сразу к ГОВД, остановились — навстречу замначальника ГОВД Нальгиев Илез. Это я сейчас его знаю, тогда не знал.

«Ты кто?» — говорит. Я объяснил: так и так… Зашли в отдел. Меня не проверили, документов не спрашивали, только телефон забрали.

Второй этаж, какая-то комната, сели. «Ты мусульманин?» — «Да, — говорю, — мусульманин». — «Ты мой брат?» — «Все мы братья». — «Сделай для меня одно дело». Я думаю: сейчас, сто процентов, попросит на кого-то настучать. «Помоги мне, — говорит, — очистить эту республику». Я думал, он говорит — город почистить, но, думаю, при чем тут милиция? «Как почистить?» — «От русских военных, убивать их. От харама — взрывать спиртные магазины, кафе, где девочки есть… Мы же мусульмане, это харам!»

А я недавно, за неделю, видел по телевизору нового начальника ГОВД. Он говорил: «Перестаньте, не делайте этого! Если вы думаете, что беспредел не остановят, вы ошибаетесь. Я лично…» Я еще подумал: вот хорошо, нормальный человек выступает — говорит, что беспорядок надо остановить.

Я говорю: «Ваш же начальник говорил… Как вы можете мне такое предлагать? Если я ему расскажу?» — «Начальник? Идем со мной».

Мы вышли в коридор, зашли в другую комнату. Там сидит этот самый начальник, Гулиев Назир. «Кто это?» — спрашивает. — «Он наш брат, мусульманин». Посадили меня на стул, такой красивый кабинет. Мы сидим, я говорю: «Вы знаете, что он мне предлагал?» Он сидит, слушает, улыбается, потом говорит: «Слушай, как есть, нельзя же по телевизору говорить». Я удивился: милиционер мне такое говорит! Я не думал, что такие вещи возможны вообще. Я же в селе живу, одиннадцать классов окончил, женился, на стройку иду, обратно прихожу — ничего я не знал.

Потом две пачки по пять тысяч и пистолет передо мной положили: «Вот тебе оружие, деньги. Короче, помочь ты должен. Скажи, какую машину — мы тебе машину сделаем, проблем нет…» Я говорю: «Я машину водить не умею, в жизни в руках оружие не держал». Объясняю им: я на стройке работал, у меня дети, мне до этого вообще дела нет.

«Еще три-четыре парня возьми с собой. Друзья же у тебя есть? Мы им тоже оружие дадим. Какое хотите?..» — «Я не разбираюсь в оружии вообще». — «Мы тебе удостоверение сделаем…»

Часа два они меня уговаривали. «Ну ладно, если не хочешь, — говорят, — что поделаешь…»

В другую комнату завели, отпечатки сделали, всех родственников со стороны отца, матери полностью записали: «Давай, иди!»

Я об этом думал — как зомби несколько дней ходил. А перед тем у нас был теракт у ГОВД, и через некоторое время с нашей Промжилбазы увезли двоих парней. Мне мать сказала, что один признался. Я говорю: «Вот дома сидел бы, беспредел не делал — все нормально было бы. Хорошо, что его нашли».
Первый день. Центр «Э»

— А 27 апреля утром, в семь часов, врываются. Я стоял на молитве — вломились человек тридцать, в масках, полны оружия, черная униформа. Мать выскочила — никакого удостоверения, ничего не говорят. Просто схватили меня, вывели, посадили в «Приору». Один справа сел, другой слева — мне на руки сели. Куртку на голову сзади надели и между сиденьями голову положили. Машина как тронулась, по башке начали рукояткой пистолета бить. Ничего не говорят — по башке бьют, по спине…

Куда-то приехали, сразу надели на голову пакет, на уровне глаз заклеили скотчем и руки сзади скотчем замотали. «Ложись на живот!» Я лег — начали бить. Ничего не говорят — бьют, бьют, бьют, бьют. Там человек семь-восемь было. Потом пакет на нос сполз, дышать стало нечем, я говорю: «Пакет, пожалуйста, поднимите…» Кто-то его опустил на шею и начал душить. Я дергался-дергался, потом перестал, почти отключился — отпустили. Чуть-чуть дышать стал — посадили меня, начали какие-то фамилии называть. «Знаешь такого-то?» — «Не знаю». Максимум минуты две, потом сказали: «Мы сейчас детектор лжи принесем, посмотрим, ты правду говоришь или нет». Я обрадовался! Я же не понимаю, зачем меня забрали, кто забрал, где я нахожусь. Думаю: сейчас узнают, что я не виноват, и отпустят.

Сняли обувь, носки и к двум большим пальцам провода подсоединили. Какую-то фамилию назвали — я не знаю. Еще назвали — не знаю. Уже третий раз назвали фамилию — что-то странное ощущение в ногах, чуть-чуть дрожит. Я удивился, не понял сперва. «А детектор лжи говорит, что ты врешь! Где оружие?» Я говорю: «Не знаю, я в жизни в руках не держал…» — опять стало дрожать, посильнее. Я удивился: я же знаю, что в жизни оружия не имел. Я говорю: «Он неправильно работает!»

Они ничего не говорят, а меня полностью, до пупка, трясет — ну, я уже понимаю, что это ток. И начали: что-то говорят — бьют током. Опять, опять — я валяюсь. Потом я порвал провода — кажется, перестали. Положили на живот, на спину сели три человека и начали ноги назад выворачивать. Потом опять стали ногами пинать.

— Они русские или ингуши?

— Чистые ингуши они были, чистые ингуши! А когда они били, говорили: «Мы русские! Мы русские!»

— Зачем?

— Не знаю. Просто бьют и кричат: «Мы русские!» Потом бросили в другую комнату, метр на метр — сижу, и ноги нельзя вытянуть. Минут пять, наверно, я там сидел — все время слышал: кто-то кричит, плачет недалеко. Когда меня мучили, я тоже кричал: я же человек. Потом куда-то завели, пакет мне чуть-чуть подняли. Вижу: парень, тоже весь в крови, лицо избитое. Пригляделся — это тот парень с Промжилбазы, которого забрали. Его спрашивают: «Он с вами был?» — «Он…» — «Провода он подсоединял?» — «Да…»

На все вопросы он «да» отвечал. Я ему говорю: «Если ты что-то сделал, это твои проблемы. Скажи правду!» Меня бьют — ему ничего. Его увели, мне штаны сняли, наручники на руки и на ноги надели, завязали провода. Тело водой поливают и током бьют.

— Это трудно вытерпеть?

— Я даже не знаю, что вам ответить. Это просто невыносимо. Я что угодно сказал бы. Потом, на второй день, я понял, что они хотят на меня этот теракт повесить. Но просто я не мог неправду говорить. Ну, солгу, скажу, что это я, — у меня же два сына, жена, братья есть, как я домой пойду? Там же люди погибли, мы их кровниками будем. Как я жене в глаза посмотрю? Какой я мужчина вообще? Меня отец всю жизнь учил: «Чужое не трогай, неправду, хоть умри, не говори. И никогда задний ход не давай — лучше пусть убьют». Всю жизнь я так рос — ну не мог я сказать то, что я не делал!

Они воду наливают — бьют током. Один говорит: «Зачем ты ингушских милиционеров убиваешь? Иди лучше осетинцев взорви!» Я говорю: «Не я их создал — не я их души заберу. И ингуши люди, и осетины люди — зачем я должен кого-то убивать?» Потом зашел один, похожий на Карлсона, странный такой. «Не признается? — говорит. — Я сейчас ему тазик принесу, воду нальем, туда посадим — сразу скажет». Но, к счастью, не пришел он.

Обратно меня в ту комнатку бросили. А у меня в кармане телефон был — когда взяли, они меня вообще не проверили. Если думали, что я боевик — так, может, у меня оружие? А у меня паспорт, медицинское, пенсионное, страховка, ксерокопия паспорта отца — все было в куртке. И телефон в кармане джинсов. Сначала руки были сильно привязаны сзади, а когда я валялся, скотч чуть-чуть ослаб. Я дотянулся, из джинсов телефон достал, набрал номер матери. К уху поднести не мог — громкую связь поставил, говорю: «Ма, я не знаю, где я и что со мной, меня пытали. Делай что можешь, скажи всем родственникам…» Услышал шаги — быстро отключил.

Если бы они увидели, мне еще хуже было бы. В карман положил, но далеко не смог сунуть. Сразу меня обратно забрали, начали опять током бить, и когда я там на полу валялся, выпал телефон. Ставят к стенке, ноги раздвигают, между ног бьют, по ногам дубинками. Потом положили на спину — по пяткам палкой бьют.

— Это было в тот же день?

— Да, я тогда еще ходить мог. Меня один раз в туалет водили. Я в сторону посмотрел, а эти парни, которых мне показывали, сидят, курят, кушают. И который меня ведет, говорит: «Видишь? Скажи, что тебе говорят, — будешь чай с печеньем пить…»

Под вечер еще одного парня привели, чеченца — все то же: «Да, да, он, он…» Как его увели, мне в рот провода засунули, пустили ток. После этого я вообще… У меня губа была оторвана и челюсть повреждена. Ухо и сейчас не слышит: перепонка порвана, ухо пропало. Я уже нормально не мог ни стоять, ни ходить, даже на руки не мог приподняться.

Потом пришли из МВД Чечни — дядьки такие пузатые, с портфелями. Один парень там более-менее был. Он меня поднял, посадил, руку на плечо положил — у меня тело все от тока дрожало. Потом пришел другой. Я ему начал объяснять — он ноль внимания. «Ты какого тейпа?» — «Нижлой». — «Убейте его». И уходят. Мне вообще обидно стало: он чеченец! Я не говорю ему: «Спаси меня!» Но он же сотрудник правоохранительных органов! Он же должен искать виновных! Нет чтобы сказать: «Виновен — убейте». Просто «убейте» — и ушли…
Второй день. Центр «Э»

— На второй день то же самое: током бьют, ногами. Распяли — там решетки были на стене, наручниками подвесили. Дубинками, бутылкой с водой, между ног, по почкам. В середине дня все ушли, и зашел замначальника. Пакет мне поднял и говорит: «Знаешь, что ты сделал? Ты моего брата убил!» «Я никого не убивал», — говорю.

Он начал кричать, избивать: «Скажи, что ты это сделал!» Я удивился: только что говорил, что я его брата убил, а теперь — «Скажи, что ты!» Значит, он знает, что я невиновен. Потом в рот пистолет засунул: «Ты что думаешь, я тебя сейчас убью — и все? Я сейчас пойду и твоих детей убью!..» «Давай, — говорю, — убивай. Ты же герой…»

Ну, избил, кричал про жену, про мать, про всех грязными словами, плевал — все что мог делал. Ушел. Меня опять стали бить, пытать. Сначала они на ногах ногти — кроме больших двух пальцев — плоскогубцами все оторвали. На руках тоже хотели оторвать, но не получилось, ногти отрезанные были — они начали кожу плоскогубцами выкручивать. Рот открывали. Я пытался закрыть — палкой открывали, зубы наждачкой терли. В рот гранату засовывали. На телефоне показывают тело — голова отруб­ленная, сзади крючок засунут, и тело висит. Руки, ноги — нету, весь истерзанный. «Вот, — говорят, — два часа назад он здесь был. Не скажешь, что ты это сделал, — то же самое с тобой будет». Нож приставляли: «Сейчас, как барана, зарежем…» Затвор передергивали: «Молись…» Они много чего делали грязного, нехорошего, подробнее не могу сказать. Потом, видимо, вечер был — бросили в ту комнатку.
Третий день. Центр «Э»

— Ну, я уже на третий день не хожу, нормально не говорю, даже на руки не поднимаюсь. Как пенек сделался. Просто кричу. Сижу — что я сделаю? Мне нечего делать, кроме как терпеть. Убьют — наслаждение, чтобы это мучение прекратилось. А они и не убивают, и не отпускают. Ну, третий день тоже избивали, но не так сильно.

— Они давали тебе пить, есть?

— И речи не было. Потом, между третьим и четвертым днем, ночью пришел один русский, говорит: «Я не знаю, ты больной или… — грязное слово сказал. — Я тебя не понимаю. Что ты за существо? Здесь через два дня или брали на себя, или умирали…» Я лежу на полу. «Ну чего тебе? У тебя же дети, пожалей семью. Ну скажи, что ты это сделал. Ты нас тоже пойми: семью кормить же надо. Возьми на себя, а мы тебе чистосердечное признание. Годика два-три отсидишь — выйдешь. Новую жизнь начнешь…» Я говорю: «За что? За что я отсижу три годика?» Объясняю ему: «Я ничего не делал, этих людей не знал. Знал бы — сказал бы…» Невозможно же не сказать, когда с тобой такое делают. Потом зашли еще, начали снимать.

— Чем снимать?

— Телефонами. Когда пытали, тоже снимали. Издеваются, прикалываются. Потом ингуш один говорит: «Мы тебе форму приготовили, раз ты не признаешься. Сейчас в лес привезем, убьем тебя, оружие положим — вот ты у нас и боевик. Мы на тебе по-любому деньги сделаем. Лучше ты признай — мы тебя посадим». Другой говорит: «Зачем в лес? Давай до 9 мая подождем — чуть-чуть у него бородка отрастет, в эту их Промжилбазу запустим, оружие дадим, убьем — и вот, убили амира Карабулака. Больше денег дадут». И начали планировать, как будто у них эти деньги уже есть: «У меня ванну надо сделать», «Мне машину надо купить» — как будто чай выпить, обычное дело. Почти всю ночь говорили, говорили. Потом уже наутро сказали: все, убивать везут.
Четвертый день. Русские военные

— Меня в машину положили, и мы куда-то ехали — на голове пакет был. Куда-то приехали, сняли пакет, завели в какое-то заведение — ну, позже я узнал, что это сауна — такая комната, стол стоит. Меня на пол посадили, у стены. Они себе официантку позвали и пиво заказали. «Пиво будешь?» — говорят. Я, честно говоря, пить хотел. Но поскольку мне надо умирать, по религии не могу спиртное. Даже если не надо умирать. Я головой мотнул. И начали они пиво пить. Как будто меня нету. У них оружие лежит. Разговаривают, разговаривают.

—О чем?

— «В Моздок поедем, к девочкам…» — «А если твоя жена узнает?» — «Да когда мы там были, пиво пили, до потолка бутылки строили!..» Ну, болтают, как дети. Примерно час-полтора мы так сидим, и начали обо мне: «Да, здоровый, красивый… Четыре дня у нас никто не выдерживал… Жалко, что он ничего на себя не взял…» Один говорит: «Не хочу его убивать». — «Да я тоже не хочу, но че поделаешь?» — «Я знаю, что сделать: русским его отдадим — они убьют, как обычно». — «О, я и не подумал. Давай русским отдадим».

Опять надели на голову пакет, куда-то мы минут сорок ехали. Вытащили из машины — ветер, ветер со всех сторон, явно открытое место. Меня в какой-то вагончик завели — чувствую, что вагончик, по звуку. И у пакета от влаги чуть-чуть краска отошла, я мутно видел. На пол посадили — я уже все, плохой. Те, кто меня привез, сразу ушли. И слышу два голоса.

— Это уже русские?

— Да, это уже русские. Говорят: «Возьмешь пистолет, скажешь, что твой…» На пальцы мне наручники надели, били, но не сильно, просто руками и ногами. Кричат: «Встать!» А я же не могу встать, я лежу. Потом говорят: «Ну ладно, скажи, что нашел пистолет где-нибудь в кустах и пришел, чтобы нам отдать». Я говорю: «Я этого не делал». Опять бьют, бьют — ну, максимум минут пятнадцать. Потом: «Ладно, я тебе сейчас в карман пакетик положу, понятых приведу — скажешь, что твой. Мы тебя за наркоту отправим, тебе ничего не будет». Я опять начал объяснять — они опять бьют. Потом говорят: «Угон надо взять». Я говорю: «Я машину водить не умею…» Опять начали бить. «Ладно, скажи, почему украл у соседки две курицы? Ну, две курицы!» Я говорю: «Ладно, хорошо…» — «Куда ты их дел?» — «Не знаю. Я же их не воровал…»

Один разозлился, начал опять бить. Мне вообще плохо было, я говорю: «Воды можно?» Ну, они чуть-чуть поиздевались: «Ты же кровь пил… Ты же человек-паук…» «Ну ладно, — говорит один русский, — у нас вода стоит пять тысяч долларов. Знаешь, сколько в рублях? Сто пятьдесят тысяч должен будешь». Но все-таки воды мне дал. Воду дать — он пакет поднял, лицо увидел, грязные слова сказал, уди­вился: «Ты что, из ада?» Подняли футболку — вообще ужаснулись. Вода почти вся пролилась, я не мог пить, только глоток сделать смог. Потом пакет обратно надели.

Кто-то зашел: «Этого надо убивать?» А другой говорит: «В прошлый раз я после тебя убирал, и перед шефом я отчитывался, мне уже надоело! Сейчас шеф придет, что он скажет, то и сделаешь. Увезешь в лес — там сделаешь. Я не позволю тебе здесь опять гадить!» И начали они ругаться.

Я там еще где-то час посидел — ну, грязные слова, издеваются. Потом слышу — какой-то мужчина снаружи кричит: «Не надо, надоело за ингушами дерьмо убирать! Сами за собой пусть убирают!»
Четвертый день. Карабулакский ГОВД

— Они укол мне сделали. После этого у меня тело болеть перестало. Ходить не мог, но боли не чувствовал. Меня положили в машину — я думал, что убивать везут. Потом пакет сняли и затащили в здание. Я узнал — это ГОВД Карабулака. У входа стоят Гулиев и Нальгиев и грязные слова говорят. Ремень, шнурки сняли, бросили в камеру. Я уже мог рукой пошевелить, начал себя осматривать — все было очень плохо. Потом пришел милиционер, отвел меня на второй этаж. Я сам ходить не мог, мне милиционер помогал. Завели — какая-то женщина сидит. Сейчас я знаю, что это была дознаватель Точиева Марьям. «О, что с тобой!» Ну, она же женщина — и я, как баран последний, поверил ей! Она узнает правду, родным скажет…

«Ох! Ох! У тебя что-нибудь болит?» Все я ей рассказал, снял обувь, дырки на ногах, где ток выбивало, ногти — все это показываю ей. «Тебе что-нибудь нужно?» Позвонила — мне привезли минералку, колбасу, хлеб, кефир. Я есть-то не могу, но надо, если живой хочу остаться. Я выпил чуть-чуть кефиру.

Она говорит: «Сейчас тебя отведут к ментам. На все, что они скажут, говори “да”. Если нет, они тебя убьют. Мне тебя жалко…» Увели меня в другую комнату. Там начальник уголовного розыска, Ведижев Идрис, и с ним еще один, в маске. Положили белый листок, ручку: «Пиши на имя начальника ГОВД Карабулака, что ты отказываешься от адвоката». «Ага! — это мне уже замкнуло в голове: если он говорит “адвокат”, значит, есть вероятность, что меня не убьют». Я говорю: «Не буду писать». Он начал меня избивать. Об стенку бьет — я падаю, опять поднимает, об стенку голову бьет, по башке этой бутылкой минеральной бьет. Шнуром от компьютера душат, бьют им по лицу. И тут эта женщина заскочила: «Что это такое?!! Что вы с ним делаете?!» Посадила меня. Но это все был спектакль.

Ведижев говорит: «Ты был в карьере, упал о камень, ушибся, испугался, боялся идти домой…» Это я сейчас знаю, что они в рапорте написали, что я был в карьере, они проезжали мимо, увидели подозрительного меня, спросили документы и забрали в отдел. Я говорю: «Я не был в карьере…» Дознаватель на меня смотрит и глазами говорит: «Скажи “да”…»

Она вышла — он опять начал бить: «У тебя дома бомбу нашли. Чья она?» Я вообще удивился: то говорят «кнопку нажимал», то пистолет, то машина, наркотики, курицы какие-то, сейчас бомба. Я ему опять объясняю: в жизни не брал в руки оружие. Он опять бьет, злится: «У тебя бомба. Откуда? Кто принес? Ты готовил? Ладно, скажи, что кто-то принес или где-то нашел! Что-нибудь скажи!» — «Я живу в гостях, у меня маленькие дети — зачем я буду дома что-то хранить? Я даже патрон в жизни в руках не держал». — «Ладно, к тебе пришли двое, сказали, что тебя и твою семью убьют. Сказали: оставь этот пакет у себя — мы его заберем. И ты испугался за семью, оставил…»

Накануне, 29 февраля, у матери Зелима был проведен обыск, в ходе которого якобы нашли взрывное устройство. Согласно протоколу, оно лежало в пакете среди детских вещей. Самого изъятия понятые не видели — им показали черный предмет, замотанный скотчем, и сказали, что это бомба. Никаких следов от нее не осталось — якобы сразу же уничтожили на полигоне. Однако в журнале полигона взрыв не зафиксирован, а следов взрывчатки на месте экспертиза не обнаружила.

— Он бумаги мне сует: «Подписывай!» Я не подписываю — бьет. Долго мы там просидели, и под конец ему уже это надоело, он уже в бешенстве. Бросили меня в камеру — я пролежал до утра.
Пятый день. Суд

— Утром завели к дознавателю. Она сидит злая, печатает, говорит: «Сейчас адвокат придет…» Я обрадовался: отец, мать, хозяйка узнают, что я живой! «Она ихняя. Если ты сделаешь, что она говорит, тебе крышка. Не слушай ее, не говори, что тебя пытали. Если скажешь, тебя убьют».

А я же не знал все эти вещи: адвокат, статья — вообще в жизни не сталкивался. И я ей верю — я же не знаю, кому верить. Пришла девушка: «Я адвокат…» Я лицо опустил на руки, следы от наручников курткой прикрыл. Она начала что-то говорить — я плохо слышу, молчу. «Все в порядке?» Я головой кивнул. Говорить не могу — промычал.

Тут дознавателя кто-то позвал, она вышла на минуту. А я руку отпустил — адвокат увидела мое лицо. «Что с тобой?! Скажи, что с тобой!» Я говорю: «Мне от тебя ничего не надо, просто скажи родным, что я живой». Тут пришла дознаватель, села. Адвокат говорит: «Мне нужен номер твоей матери — для справки, что я сообщила родственникам». Я сказал номер, она вышла и сразу позвонила матери. Все мои родственники у здания ГОВД собрались. Вошла адвокат и говорит дознавателю: «Пусть хотя бы отец или мать зайдет, с ним поговорит — потом продолжим». — «Бумаги подпишете — проблем нет».

Она дает листок, а там ничего нет. Адвокат говорит, что она не распишется. А я думаю: что плохого, что я пустой листок подпишу? Но не знаю почему — наверное, милость Аллаха, — говорю: «Не буду подписывать». И тут дознаватель как вскочит: «Быстро в камеру его!» Адвоката выгнала, грязные слова кричит — вообще как будто другой человек.

Адвокат успела сказать, что в три часа суд будет. Я обрадовался: все узнают, судья скажет, что я невиновен. Я им тысячу свидетелей приведу, что я в день теракта был в общежитии, с соседями. Соседи мне еще сказали: «Ты взрыв слышал?»

Меня обратно в камеру — и там стало мне совсем плохо, силы уходили. В три часа милиционеры взяли меня, потащили. Один какой-то усатый мужик кричит: «Наручники!» А эти парни, конвоиры, молодые ребята, — они плакали там, стояли и плакали, глядя на меня. Они с ним поругались, отказались надевать наручники. Один говорит мне: «Мы пешки, прости». В эту машину, где заключенных перевозят, положили. Потом в суд завели, и один говорит: «Извини, брат, здесь по-любому надо надеть…»

Завели, посадили за решетку. Мне уже конкретно плохо. Пришла мать с дядькой. А вы знаете, по нашим законам, если старший зашел, встать надо. Там такая перегородка деревянная, я, на нее опираясь, привстал. Они на меня онемевшим взглядом смотрят — я же себя не видел… И тут я упал — вырубился.

Скорую мне не хотели вызывать. По словам матери, судья и прокурор сказали: никакой скорой. Но дядька подошел к ним: «Если парень умрет, вам двоим не жить — вы наши понятия знаете». И они чуть-чуть задний дали, разрешили.
Больница

— Укол сделали, отвезли в больницу в Назрани — там специальная палата есть для заключенных, на пятом этаже. Вначале я почти ничего не помню. Я был в тяжелом состоянии — трубочки, не пошевелиться. Уже конкретно зажигания не было, я не разговаривал. Наркотическими уколами они кололи. Почти месяц я никакой был. Потом уже чуть-чуть начал шевелиться. Но тело дрожало почти два месяца. Милиционера увижу, какой-то шум в голове — все, я уже с ума схожу! Тело само реагирует. Даже сейчас я спать толком не могу: чуть какой-то шорох — уже мандраж.

Судья на тридцать дней арест мне продлил. Адвокат требовала судмедэкспертизу — суд отказал. А начальник ГОВД сказал ей: «Я пожалел, что этого — грязные слова — не убил. Если не хочешь, чтобы твои дети остались сиротами, бросай это дело. Сама понимаешь, мало ли что — дорогу переходишь, машина собьет». Отцу угрожали, на работу приходили: «Если заявление не заберешь, убьем всю семью» — открыто, не скрывая. Родители же подали заявление, когда я пропал.

Что там только не делали! Мою медицинскую карту украли, когда мать что-то купить выходила. К ней тоже подходили, говорили: «Убьем тебя!» Врачам угрожали: «Он не больной, выпишите его, а то вас убьем». Врачи же тоже люди, они уже начали говорить родителям: «Увозите его куда-нибудь в Россию. В Нальчик, в Москву, куда угодно везите его, где ему сделают нужное лечение. А то поздно будет». Конкретно они не знали, что со мной — томографию делать надо было. А суд не отменял подписку о невыезде.

А матери, когда я в больнице был, пришло письмо: «Против вашего сына возбуждено уголовное дело по статье 222 (хранение оружия) от 26 февраля». Они меня еще не забрали и обыск не делали. Как прокуратура возбуждает уголовное дело? Вы можете это понять?

На второй месяц меня повезли на суд. Это было смешно. Как тряпку меня собрали, в инвалидной коляске повезли. Я сидеть не мог — лежал в клетке. Почти ничего не слышу — судья что-то говорит, прокурор что-то говорит — не понимаю. Адвокат сказала, что я плохо слышу. Прокурор говорит: «Да все с ним в порядке». И эта дознаватель: «Когда я его видела, он был абсолютно здоров и прекрасно говорил…» Я вообще не знаю, что это за люди, даже животные такие не бывают.

В суде они сказали, что у меня бомбу нашли. Адвокат говорит: «Вы нашли? Хорошо, покажите что-нибудь: отпечатки, экспертизу химическую. Вы говорите, что ее отнесли на полигон и взорвали. Ну покажите видео, фотографии воронки, частицы элемента. Хоть одно доказательство покажите…» У них ничего нету. Это она мне потом пересказала, я тогда не слышал. Говорили-говорили — в итоге не отменили мне подписку о невыезде. Сослались на то, что я житель Чечни, в Ингушетии у меня временная прописка — могу уйти в Чечню к боевикам. Я не знаю, как таких людей в суд берут! Я в инвалидной коляске. В ней к боевикам поеду?

На третий месяц они все же мне подписку отменили — мы поехали сразу в Чечню: в Ингушетии было небезопасно. Там меня положили в больницу: без уколов даже час прожить не мог — боль невыносимая. В Чечне сделали томографию, стали лечить — я начал восстанавливаться. Уже чуть-чуть сидеть мог, недолго, руки заработали. Говорить не мог, но сам начал есть — не очень твердые вещи.

— В Ингушетии не лечили?

— Лечили, но они не знали, почему у меня ноги не работают, разговаривать не могу. То, что в мозгу, они не видели. Они лечили то, что снаружи: раны от наручников, дырки от тока, челюсть, губа — вот это они лечили. У меня же все ноги, все мясо было черное. А то, что внутри, они не знали. А в Чечне у них была томограмма — они увидели, что в мозгу киста, в позвоночнике грыжа, в грудной области гематома, почки отбиты, печень, селезенка — все внутри больное. Они сказали: это оттого, что в рот провод совали и током били изнутри.
Следствие

Месяц провел в больнице, потом в реабилитационном центре. Чуть-чуть получше стало, но я ходить не мог и разговаривать нормально не мог, заикался. Постоянно голова болела, спина болела, сидеть не мог. Пять минут посижу — уже все, боль нетерпимая. Целый день лежал.

В реабилитационный центр ко мне пришла дознаватель — другая, русская женщина, Касенко. Начинает свою роль играть: «Эти твари это дерьмо на меня бросили. Я же знаю, что ты невиновен…» А я уже никому не верю — но рассказал ей все как было. Она, типа, сочувствует мне и говорит: «Прокурор Ингушетии обещал, что, если ты любую фамилию назовешь, это дело закроют. Любую фамилию, без разницы, больше ничего. Без этого нельзя: у Гулиева крыша президента, он его родственник. Ты что-нибудь признай — мы тебе условный дадим». Тут мать начала паниковать. Я говорю: «Мать, выйди».

Эта дознаватель довольна! Она уже уверена, что я назову ей кого-то.

«Прокурор республики если обещал, значит, так и будет. Ты скажи: был там какой-то парень, я его пожалел, пустил на ночь, он пакет оставил…»

«Послушайте меня хорошенько, — говорю. — Меня четыре дня пытали, насиловали, убивать хотели — я не лгал. Вы что думаете, я здесь сижу — буду вам неправду говорить? Где был прокурор Ингушетии, когда меня пытали ни за что ни про что? Когда мне что-то подбросили? Вы знаете, что я невиновен, вот и напишите: невиновен Зелимхан, не было этого…» Она в бешенстве!

И все-таки осенью 2010 года Назир Гулиев был снят с должности, по фактам пыток в ГОВД завели уголовное дело. 15 августа этого года дело против Зелима было закрыто “с реабилитирующими основаниями”».

— Следователь, который дело ведет — о том, как пытали, — стал меня возить. Приехали к ЦПЭ в Назрани. Я был в машине, со мной родственник. Отец мой и следователь подошли к этому зданию, хотели зайти, а начальник ЦПЭ вышел, сказал следователю: «Дуй отсюда быстро, или я тебя завалю». Следователь начал говорить: мол, дело на контроле у президента… «Президент?! Да хоть отец президента!» — ну и грязными словами. Тут еще люди выбежали, пятнадцать-двадцать человек, с оружием, бросились машины смотреть. Мы сразу развернулись и убежали на машине. Потом ездили в Ачалуки, нашли ту сауну. Только через шесть месяцев по ходатайству следователя сделали судмедэкспертизу. Врачи снимки посмотрели, поставили диагноз «электротравма» — пытки подтвердили.

— И чем дело кончилось?

— Ничем. Вроде у Нальгиева есть подписка о невыезде — они его сделали козлом отпущения. Гулиев, говорят, охранник президента. А Ведижев вообще святой, меня пальцем не тронул.

— Как ты думаешь, почему это случилось именно с тобой?

— Не знаю, но думаю: я же чеченец, живу в беженском лагере. Когда они начали родственников записывать, у меня особо таких родственников нету, которые заступятся. Все эти парни, которых ко мне приводили, я сейчас знаю: они бедные люди, у них денег нет, они ничего не могут. Я сейчас начал понимать это дело, вижу, как в Ингушетии, в Чечне похищают, убивают, насилуют невинных молодых парней. У нас в селе, в Чечне, ребята боятся в мечеть ходить: кто не курит, не пьет, грязные слова не говорит, молится — все, пропал. И в Ингушетии то же самое. Что, Евкуров не знает, что у него людей пытают? Справиться не может? Я никому из них не верю.


З.Ы. Я уже писал, что бы осознать реалии ТЕХ лет, надо просто интерпалировать ТЕ обстоятельства на наше время.
Вот, как говорится можно примерить.

[Stilet]

З.Ы. Я уже писал, что бы осознать реалии ТЕХ лет, надо просто интерпалировать ТЕ обстоятельства на наше время.
Вот, как говорится можно примерить.

Что примерить? Полуфеодальную исламскую республику? Можно конечно примерить ... еще условия содержания в зинданах эмира Бухарского - так что с того?
Например, в Руанде племена как жрали военнопленных 500 лет назад так и сейчас жрут. Только оружие поменялось.

А сталинский режим примерьте пожалуйста к Европейской России "до" или "после". И тогда вполне корректно наложатся любые временные рамки - хоть 1910 год, хоть 1970 год.

[BaSur]

Что примерить? Полуфеодальную исламскую республику?

Не обижайте феодализм. Феодализм - это весьма развитая система. А то, что есть в Чечне - это никак не феодальная и уж конечно не республика, а диктатура при родоплеменном строе плюс российская бюрократическая система, которая плохо работает в России, а в таких условиях не работает никак, потому что создавалась явно не с расчетом на чеченские реалии...